Провести анализ представленного Советом Федерации на общественное обсуждение законопроекта о профилактике семейно-бытового насилия (далее – законопроект) на предмет правильности, полноты, спрогнозировать его эффективность, на мой взгляд, невозможно в отсутствие законопроектов о внесении изменений в уже действующие законы.
Законодательство о домашнем насилии – это совокупность нормативно-правовых актов о профилактике домашнего насилия и защите жертв, это позитивные обязательства государств – участников Совета Европы по реализации антидискриминационной политики в отношении девочек и женщин.
В любом случае представленный законопроект – результат работы огромного числа людей: правозащитников, социологов, психологов, педагогов, правоохранителей и законодателей – своего рода договор, «консенсус» между обществом и государством.
Анализируя любой договор, первое, на что обращает внимание юрист, – его предмет. Предметом (фундаментом) договора являются существенные обстоятельства. При исследовании предмета обсуждаемого законопроекта мне не удалось четко понять ни суть объекта посягательства, ни значение термина «семейно-бытовое насилие».
Так, в законопроекте указано, что «семейно-бытовое насилие – это умышленное деяние, причиняющее или содержащие угрозу причинения физического и (или) психического страдания и (или) имущественного вреда, не содержащее признаки административного правонарушения или уголовного преступления». Изучив определение, я продолжила чтение законопроекта, ожидая найти отсылочные нормы или какую-то конкретизацию понятия в тексте, но не нашла.
Предложенный термин «семейно-бытовое насилие» расширяет пределы применения мер ответственности к нарушителям за счет психологического и экономического насилия, однако выводит из плоскости его применения физическое насилие – то, ради чего, собственно, законопроект и создавался.
Сама формулировка определения представляется двусмысленной: если семейно-бытовое насилие – это умышленное деяние, причиняющее физическое страдание, то как минимум нелогично, на мой взгляд, исключение из его характеристики указания на административные правонарушения и уголовные преступления, так как умышленное деяние, причиняющее физическое страдание, в любом случае имеет признаки административного или уголовного состава.
Интересно, с моей точки зрения, и словосочетание «физическое страдание», которое диссонирует с действующим законодательством. Термин «физическое страдание» ни в уголовном, ни в административном кодексах не предусмотрен. Закон определяет, в частности, боль как наименьшую степень физического насилия. Если отождествлять термин «физическое страдание» с физической болью, напрашивается вывод, что никакое физическое страдание под действие планируемого закона не подпадает. Употребляя в собирательном значении термин «физическое страдание», подразумевающий как физическую боль, так и препятствие в свободе передвижения, можно говорить о том, что из-под действия закона таким образом выведены незаконное лишение свободы и похищение человека. В то же время деяния, не образующие уголовного и административного состава, – как, например, не урегулированное в настоящее время преследование (физическое, телефонное или киберсталкинг), – напротив, законом защищены.
На этом систематическое толкование термина, полагаю, можно считать оконченным, однако попробуем интерпретировать его буквально. Нередко одна неправильно поставленная запятая или нарушенная очередность слов могут поменять смысл текста. Специфика юридической риторики определяет повышенные требования к авторам. Полагаю, правильной – с точки зрения и закона, и логики, – может быть следующая формулировка: «семейно-бытовое насилие – это умышленное деяние, причиняющее или содержащее угрозу причинения психического страдания и (или) имущественного вреда, не содержащее признаки административного правонарушения или уголовного преступления, а также причиняющее или содержащее угрозу причинения физического страдания». Содержащаяся в законопроекте дефиниция термина определенно некорректна, и хочется верить, что данное искажение – результат лингвистической ошибки законодателя.
Если же данная редакция является намеренной, можно попытаться понять логику законодателя следующим образом.
Авторы законопроекта исходили из существующих норм уголовного и административного законодательства в части физического насилия (умышленное причинение легкого вреда здоровью (ч. 1 ст. 115 УК РФ), побои (ч. 1 ст. 116 УК РФ), угроза убийством или причинением тяжкого вреда здоровью (ч. 1 ст. 119 УК РФ), истязание (ст. 117 УК РФ), незаконное лишение свободы (ст. 127 УК РФ), побои (ст. 6.1.1 КоАП РФ)), решив не дублировать их в новом законе. В таком случае законодатель встал на сторону противников закона о семейном насилии, считавших его принятие при имеющихся нормах излишним, и лишь ввел механизмы защиты жертв и новые составы посягательств, ранее не урегулированные. Однако, несмотря на понятную логику авторов законопроекта, технически реализующие его правоприменители, несмотря на возбужденные по УК РФ и КоАП РФ дела, могут отказывать жертвам в установлении охранных ордеров и постановке на профилактический учет на основании буквального толкования нормы.
Нельзя не остановиться и на принципах профилактики домашнего насилия. Спорным мне представляется п. 1 ст. 4 законопроекта – принцип поддержки и сохранения семьи. Профильные правозащитники утверждают, что введение подобного законоположения будет означать не верховенство права жертвы на безопасность, а необходимость компетентных органов действовать с оглядкой на цель сохранения семьи, что невозможно и не должно рассматриваться как один из вариантов реакции на насилие.
Принцип сохранения семьи в случае совершенного в семье насилия выглядит нелогично, однако в этой части не соглашусь с правозащитниками, ведь исключать возможность сохранения семьи, равно как и реального примирения сторон, неправильно с точки зрения гуманизма. Более того, помимо реальных защитительных и превентивных мер закон выполняет просветительскую функцию, и, по моему мнению, правильная работа в этом направлении невозможна без опоры на семейные ценности – в противном случае закон должен называться не «О профилактике семейно-бытового насилия», а «О защите прав потерпевших, пострадавших от домашнего насилия».
Профильные правозащитники, критикуя законопроект, также указывают на недостатки в части принятия компетентными органами мер реагирования только с согласия жертвы. В данном случае речь идет о ситуации, когда пострадавшее лицо напугано и (или) находится под давлением обидчика и поэтому может начать оправдывать его перед компетентными органами, что повлечет неприменение к агрессору мер процессуального принуждения.
Однако в п. 2–4 ч. 1 ст. 17 законопроекта («Основания для осуществления мер профилактики семейно-бытового насилия») предусмотрены основания, не зависящие от воли пострадавшего. К ним относится, в частности, установление сотрудником правоохранительных органов факта насилия. То есть если полицейский, приехав на вызов по звонку женщины, видит, что та подвергалась насилию, однако отрицает это, он все равно вправе применить к обидчику меры воздействия.
Противники законопроекта полагают, что описанные меры воздействия на нарушителей являются вмешательством в частную жизнь и могут стать предметом злоупотреблений со стороны как членов семьи, так и правоохранительных органов, и третьих лиц.
Так, после публикации моей заметки в «АГ» о домашнем насилии мне писали в личные сообщения и оставляли многочисленные комментарии незнакомые люди, которых возмущали описанные мной превентивные меры защиты жертв тирании. Комментаторы не стеснялись в выражениях и утверждали, что применение подобных мер приведет к тому, что детей будут забирать из семей, а сами супруги станут объектами мести соседей, недовольных громкой музыкой или детским плачем.
Необходимо учитывать, что законопроект направлен на законное вмешательство в дела семьи, соразмерное преследуемой цели защиты прав потерпевшего от домашнего насилия. Незаконное, безосновательное вмешательство госорганов в дела граждан регулируется в том числе и ст. 286 УК РФ (превышение должностных полномочий).
В связи с этим отмечу, что все новое действительно может пугать обывателей, однако опасаться, что принятие закона о домашнем насилии негативно отразится на добропорядочных гражданах, равносильно страху ужесточения, например, антикоррупционного законодательства под предлогом боязни судебной ошибки или произвола в отношении честного гражданина.
Безусловно, законопроект требует доработки, он достаточно лаконичен, и сложно прогнозировать, как он будет применяться на практике, однако в любом случае его принятие – большой шаг к безопасной среде, на пути к которой потребуется внесение изменений в другие законы, а также адаптационный период как для общества, так и для правоприменителей.
Статья взята с сайта Адвокатская газета
